Записки советского актера - Страница 104

104

Особенно приятно было убедиться, что многие юные зрители восприняли нашу картину как подлинную действительность, считали капитана Левашева реально существующим педагогом, воспитателем Нахимовского училища. В адрес последнего пришло кратенькое, но характерное письмо: «Ленинград. Нахимовское училище. Капитану III ранга Левашеву. Прошу принять меня в вашу роту. Когда я стану моряком, то буду честно служить и защищать свою Родину». Восприятие образа, творчески созданного актером, в качестве реально существующего лица является для актера лучшим признанием его работы.

Зрители помогают не только обрести веру в успех новых замыслов, но и дают интересные, глубокие, неожиданные и, что нередко бывает, ценные советы.

Так, один из зрителей, узнав о нашей работе в кино над образом А. С. Попова, сообщил мне в письме, что А. С. Попов очень любил музыку, что «Руслан и Людмила» была его любимой оперой, и добавлял, что будет чрезвычайно обрадован, если эта подробность пригодится мне в работе над образом великого ученого.

В этих же письмах мы находим и дружескую критику отдельных сторон нашего творчества. Так, по прочтении одного письма по поводу исполнения мною роли Рузвельта в кинофильме «Сталинградская битва», мне пришлось краснеть. Один из зрителей писал: «Вы допустили элементарную неграмотность: вы громогласно вещаете с экрана, что “русские борются с двухсот сорока дивизиями немцев”, когда до сих пор по-русски говорилось: “борются с двумястами сорока дивизиями”. Стыдно, что в таком виде картина обойдет всю страну!» Ошибку эту я допустил во время ночной съемки, будучи нездоровым, что, разумеется, не касается зрителя. Меня не поправил ни режиссер, ни художественный совет студии, ни художественный совет Министерства кинематографии, но меня поправил зритель. Однако, к сожалению, он поправил меня поздно, так как фильм, отпечатанный в сотнях экземпляров, демонстрировался многомиллионному зрителю. Спрашивается: что же делать в таких случаях? Да, бывают непоправимые ошибки, и, конечно, мы не имеем права их совершать. И мы, актеры, и наши руководители должны об этом ежеминутно помнить.

В нашей стране сложились особые дружественные отношения между советскими людьми. И если в капиталистическом обществе не всегда считается удобным заговорить с незнакомым человеком, то в нашей трудовой среде в этом нет никакого неудобства.

Нам нередко приходится выслушивать критические замечания своих зрителей в неожиданной, казалось бы, обстановке — на улице, в поезде, в вагоне трамвая, в автобусе, и я всегда прислушиваюсь к замечаниям моих «встречных», неизвестных мне критиков.

Как-то в трамвае мое внимание привлек человек средних лет, который с улыбкой, несколько смущаясь, поглядывал на меня. Проходя мимо меня, он кивнул в мою сторону, сказал на ходу: «Маловато играете в театре, товарищ Черкасов!», и с этими словами торопливо вышел на площадку вагона.

Вскоре после премьеры «Петра Первого» в Театре имени Пушкина мне довелось поехать в Колпино, чтобы выступить в концерте для рабочих Ижорского завода.

Войдя в вагон со своими товарищами, я привлек к себе внимание пассажиров своим высоким ростом. Группа мужчин, среди которых находились и пожилые рабочие, предложила мне место, потеснилась и, по-видимому, узнав меня, сразу же завязала беседу по вопросам театра и кино.

Один из моих спутников одобрительно сказал несколько слов относительно исполнения мною роли царевича Алексея. Его поддержали остальные.

Когда наша беседа, вращавшаяся вокруг «Петра Первого», приняла несколько благодушный характер, пожилой рабочий с седыми усами, до того не проронивший ни слова, дружески заметил:

— Это верно, что товарищ Черкасов хорошо играет царевича Алексея в кино. Тут нечего спорить… Но вот смотрели мы вас, товарищ Черкасов, в театре в роли самого Петра I… Простите за откровенность — не получилась у вас эта роль. И уж совсем не удалась та сцена, когда вы выходите из кузницы… Смотрел я вас и про себя решил, что вы — и не царь Петр, и уж совсем не кузнец…

Завязалась откровенная беседа, которая прервалась только с приходом поезда в Колпино. Когда мы выходили из вагона, один из пассажиров объяснил мне, что со мной беседовали кузнецы Ижорского завода. И таких бесед в жизни советского актера немало. Можно было бы привести целый ряд примеров справедливой критики простых советских людей, с которыми нам, актерам, приходится повседневно встречаться.

В последнее время, — начиная с сезона 1952 – 1953 годов, — ленинградский Академический театр драмы имени Пушкина систематически проводит встречи актеров со зрителями непосредственно по окончании спектакля.

По воскресеньям, на утренниках, перед их началом, когда зрительный зал понемногу затемняется и затихает, со сцены объявляют о том, что по окончании спектакля состоится его обсуждение:

— Просьба к зрителям — не расходиться. Просьба к желающим — подготовиться. Просьба к выступающим — говорить с места…

Тотчас после конца спектакля на авансцене выстраивается длинный ряд стульев. Актеры, успевшие разгримироваться, первыми занимают места, затем к ним присоединяются их товарищи, игравшие в последней картине и задержавшиеся за кулисами. Тем временем берет слово режиссер. Он вкратце определяет задачи, стоящие перед драматургом и театром, и открывает обмен мнений.

— Ваша фамилия, товарищ? Необходимо для стенограммы… — спрашивают со сцены, когда оратор, закончив речь, садится на место.

И лишь тогда вы замечаете стенографисток: сидя в боковой ложе и опустив свои тетрадки на красный бархатный барьер, они неприметно для зрителей записывают их выступления.

104