Записки советского актера - Страница 74

Отрадно слушать актера, когда он чистым, открытым звуком ведет свою роль. Но если он не меняет тембра голоса в зависимости от сценических положений, если он не прибегает к тонким нюансам, вплоть до хрипоты, когда этого требует характер роли, — исполнение становится однообразным, монотонным.

В каждом образе необходимо найти его основную звуковую тональность, пользуясь мельчайшими модуляциями и оттенками, помогающими выпукло и рельефно донести мысль, заключенную в тексте.

Иначе говоря, каждому образу присущ основной регистр тональности музыкального звучания: Полежаеву свойствен высокий регистр, иногда переходящий в фальцет, Варлааму — грубый, металлический, открытый, сочный звук, Дон-Кихоту — плавные, мягкие, бархатные напевные интонации, а Ивану Грозному — открытые грудные басовые ноты, не свободные от некоторой хрипловатости.

Совершенно особые задачи встали передо мной при работе над образом И. В. Мичурина. Поскольку в пьесе он был представлен на протяжении сорока лет своей жизни, пришлось искать не только основную тональность, типичную для его характера, но и показать ее в движении в зависимости от изменения возраста и развития характера. К концу спектакля, когда Мичурин показывался в преклонном возрасте, в его голосе появлялось больше высоких нот, тогда как сила звука притухала.

Жест во многом решает творческую удачу актера.

В трагических ролях актеру обычно грозит злоупотребление жестом. В трагедии жест допустим лишь в тех случаях, когда необходимо подчеркнуть мысль в центральном месте сцены (не касаюсь ритуальных жестов, которые занимают особое место в исторических пьесах). Но как бывает соблазнительно актеру в репетиционном периоде во всех случаях, где нужно и где не нужно, пользоваться жестом, полагая, что это может подменить актерскую мысль и эмоциональность!..

Артист, владеющий скульптурностью рисунка, убеждает зрителя даже в статике, тогда как актер, который не экономит движений, мельчит движения и жесты (или, как мы говорим, — мельтешит), тем самым снижает образ, теряет сценическую выразительность и расхолаживает зрителя.

По рассказам старых мастеров, ряд актеров и среди них — Н. Ф. Монахов, приучая себя к экономии жеста, на первых репетициях пришивали низ рукава к пиджаку.

Какое сильное впечатление оставлял Н. П. Хмелев, великолепно владевший скульптурным рисунком роли! Стоит вспомнить, как умеет Б. Н. Ливанов скупым жестом приковать внимание зрителей к загадочному образу Соленого в «Трех сестрах».

Особой пластической выразительности требуют образы трагедийного плана — широкого, экономного жеста, насыщенных пауз, скульптурных мизансцен, некоторой приподнятости образа, отказа от излишней бытовой характеристики.

Благородные стремления «рыцаря печального образа», его костюм и доспехи, — щит, копье и шлем, — во многом определили характер жеста. Длинное худое тело Дон-Кихота должно было быть необычайно пластичным и вместе с тем нелепым и смешным в тех случаях, когда он попадал в трудное положение. На репетициях в ряде монологов, например в рассказе о золотом веке, у меня невольно действовала то одна, то другая рука. Этим самым я мельчил характер. Конечно, режиссер меня останавливал, и мне пришлось много работать, чтобы сдержать непроизвольные жесты, которые загрязняли рисунок образа.

Характер жестов Грозного во многом определялся стилем эпохи, точнее — одеждой той эпохи. Костюм Грозного — бармы, скипетр, держава, посох, — золотые и серебряные кубки, грамоты и тому подобное, естественно, обусловливают стилевой характер жеста. Мужественность и величавость государя требуют жеста скупого, но широкого. Во многих сценах я как бы приковываю себя к трону и, замирая в статике, стремлюсь подчеркнуть скульптурность образа. Не скрою, что в ролях трагедийного плана я многое воспринял от Ф. И. Шаляпина, чье вдохновенное мастерство оставило в моей памяти неизгладимое, на всю жизнь незабываемое впечатление.

Итак, жесты должны соответствовать стилю эпохи, и актер обязан изучать характер жеста по картинам выдающихся художников, по скульптурным памятникам и иконографическим материалам.

Если, играя Петра I в театре, я не раз разрешал себе положить ногу на ногу, то при исполнении роли Ивана Грозного такая поза ни в коем случае не могла возникнуть.

Если руки профессора Полежаева, привычные к книгам, к письменному столу, к лабораторным препаратам, должны были быть мягкими и пластичными, то руки ученого-практика Мичурина, неотрывно связанные с землей, должны быть гораздо более жесткими, даже грубыми.

Еще со школьной скамьи каждый актер знает, как важно уметь четко и правдиво владеть сценическими предметами — бутафорией и реквизитом.

Когда мы говорим о физических действиях, об актерских приспособлениях, об обращении с предметами и вещами, мы понимаем, что тем самым мы только ищем более выразительные пути в своем творчестве.

Обращение с предметами на сцене, а тем более с предметами ритуального порядка во многом определяет характер сценического поведения актера. Не говорю уже о том, что носить по сцене предметы, изготовленные бутафорски, из легкого материала, следует так, чтобы казалось, что они имеют натуральный вес, или о том, что на сцене следует пить из пустых кубков, ощущая терпкое вино и хмельной мед.

В данном случае речь идет о сценической правде в работе с предметом: актер обязан убедить зрителя в том, что в его руках находится тяжелый или легкий предмет, горячий или холодный, скользкий или колючий и т. п.